*За подробностями отсылаем к лучшему сочинению о русской
общине, к книге Пешкова «Русский народ и государство». Книга эта некогда
была нагло охаяна одним ученым паяцем.
**См. в V томе Энциклопедического словаря статью Калачова
«Артель».
154
лись: 1) артели общего продовольствия, 2) артели ходящих по найму,
как то: крючников, бурлаков, плотников, каменщиков и горнозаводские артели,
3) биржевые артели в Петербурге (до 25) и в Москве, 4) промысловые артели
(см.: Якушкин. Письма из Новгородской губернии), 5) торговые артели, 6)
ремесленные артели, как, например, столярная в Петербурге, 7) полковые
артели и, как увидим далее, 8) нищенские артели. Каждая артель признает
над собой начальника, атамана или старосту, которого она выбирает, а без
старшины артели не бывает: «атаманом артель крепка». А крепка она до того,
что «артелью города берут». Если артель есть случайное добровольное соединение
людей в одно общество, то сельский мир, основанный на поземельной зависимости
лица от общины, составляет норму, без которой немыслима жизнь в Великороссии.
Мировые учреждения до XVIII века были более или менее органами государственной
жизни; но с тех пор до нашего времени они живут только по милости крепкой
привязанности к ним народа. Мир, по понятию народа, есть учреждение, основанное
на братской любви и круговой поруке друг за друга. Мир — это как будто
одна семья, поставившая себе законом: «деритесь, да не расходитесь», «все
за одного и один за всех», «вперед не забегай, от своих не отставай», «отстал
— сиротою стал», «хоть назади, да в том же стаде». Но известно, что полного
равенства нет нигде, даже и в стаде. В средине мирского собрания чаще всего
стоят мироеды, богачи, а бедняки, голь стоят по концам, и эти-то концы,
раздумавшись подчас о мирском деле, говорят, что «середка сыта, да концы
бунтуют» 54.
Мир слагается из отдельных личностей, словно по капельке море: «мир
по слюнке плюнет — так море»; словно дорожка, по которой прошел один —
помял траву, прошел другой — примял больше, и вот дорожка сделалась торною.
Так и мир: «дорожка глохнет, так и мир сохнет». Сила, связующая мир,— общая
выгода, общая беда: «люди — Иван, и я — Иван; люди в воду и я в воду».
А потому: «на людях и смерть красна». Отдельные личности, вступая в мир,
отдаются всецело его интересам, его судьбе: «где у мира рука, там моя голова»,
«к миру приложился — головою заложился», «с волками жить — по-волчьи и
выть». Или в более грациозном виде, также подсмотренном у природы: «пошел
в стадо — лай не лай, а хвостом виляй». Люди же бывалые к этому прибавляют:
«а то заедят». Сложившись из народа, мир представляет известную сумму нравственных
сил: «сто голов — сто умов». «Мир,— говорит народ,— велик человек», «мир
— великое дело». В преданности миру лежит залог народного счастья, народной
безопасности, и тем более, если в мире установилось пол-
155
ное согласие: «где мир да люди, там божья благодать» («мир» и «мір»
имели прежде одно значение, и в Остромировом евангелии55 писались одинаково).
Решение мира ненарушимо, как божье слово: «глас народа — глас божий» или:
«что мир порядил, то бог рассудил», «что миром положено, так тому и быть»,
«на мир и суда нет», «мир один бог судит», «мир с ума сойдет — на цепь
не посадишь», «в миру виноватого нет», «в миру виноватого не сыщешь».
Мир силен. Ему нипочем никакое несчастье, никакая нищета: «вали на
мир — все снесет!», «мир — золота гора», «с миром и беда не убыток». Мир
силен и несокрушим: «с миром не поспоришь», говорит народ и при этом гордо
спрашивает: «кто больше мира будет?» «Мир не перетянешь», «мир заревет,
так лесы стонут» (или: «так лес клонится»). «Мирская слава звонка», «мир
знает, так камень треснет», «собором и черта поборем», потому что «одному
страшно, а миру не страшно», «не то страх, что вместях, а сунься — на один».
Вместе не страшно, думает народ и, зачиная какое-нибудь дело, сзывает общую
силу: «вали! галди!» «Вались народ от Яузских ворот»,— говорят еще и теперь
при случае, поминая какую-то катастрофу, бывшую у Яузских ворот. «Галдеть,
так всем галдеть, а одному галдеть, так пропадешь», «пропадать, так всем
пропадать». «Берись! — кричат бурлаки, вытягивая завязшую барку в 50 000
пудов,— берись дружно, не будет грузно», и, покорная силе братского единодушного
напора, барка необычайной тяжести плывет, словно лодочка. Эта страшная
сила, заключающаяся в братстве, развивается мало-помалу, словно хоровая
песня. Скучно тянется беседа, а между тем у всякого на уме готова славная
песня, хорошо бы спеть ее и отвести в ней накипевшее на сердце горе, да
вот беда — нет запевалы, потому что «был бы запевала, а подголоски найдутся».
Но вот явился запевала и говорит: «Братцы, я затяну, только подхватывайте!»
Вот он затянул, залился славной песнью, двое-трое уже пристали к нему,
и вдруг грянул могучий хор, и только трясутся хилые стены избушки.
Но не ограничиваясь этим подобием песни, «мирное» согласие иногда прямо
выражается в согласной песне, как, например, у всех тянущих лямку, у бурлаков,
у набивающих сваи, отчего и говорится: «началом и сваи бьют». Раздался
снизу призывный крик, и схватились за веревки один, двое, трое, потом схватились
все и ждут. Вот двое-трое затянули:
Ох, дубинушка, ухни, Ох, зеленая, ухни.
Вся артель разом подхватила «ухни!» — глупая баба ударилась, и уж глубоко
забита дубинушка. Мирская сила еще
увеличивается сознанием этой силы. Зная, как на мире ездят, да никак
его не заездят, хоть у него и хомут на шее, говорят: «мирская шея толста»,
«мирская шея туга», «мирская шея жилиста», «мир тонок, да долог», «у мира
животы тонки, да долги». Иной бы, казалось, так и зарыл бы мир в землю,
да жалко то, что «мир сразу не похоронишь». Поэтому все спасенье народа
в мире. Только отдельный, не связанный с миром человек может сказать, что
«до бога высоко, до царя далеко», но целый мир говорит: «коли все миром
вздохнут, так и до царя слухи дойдут», «как мир вздохнет, временщик издохнет»,
«мирские судибоги (жалобы) далече слыхать». Мир не обманешь, от мира ничего
не скроешь, он все знает, все ведает: «в народе, что в тучу, в грозу все
наружу выйдет».
Мир силен своим согласием, но многие причины сделали то, что иногда
и мир не стоит: «сходка — голдовня: дым коромыслом, пар столбом, а ни тепла,
ни сугреву», «сошелся мир — хоть сейчас воевать, разошелся мир — на полатях
лежат». Иногда случается, как ни силен мир, а стоит-стоит да видит, что
ничего не поделаешь, и разойдется: «мир сутки стоял, небо подкоптил да
и разошелся».
Мир, как живой организм, имеет у себя и голову: «и мир не без головы».
Но и эта голова признает, что без остального тела она ничего не значит:
«мир всех старше, а и в миру урядник есть». Эти урядники, по большей части,
старики-отцы: «ведают то большие, у кого бороды пошире». Урядника-старосту
часто боятся, часто лишний раз ему поклонятся, но на мир его никогда не
променяют: «на старосту не челобитчик, а от миру не прочь!» Большие мирские
общины часто распадаются на несколько отдельных союзов или миров под управлением
одного общего старшины и в этом виде представляют уже наивысшую степень
развития мира. Так, село Богородское (Нижегородской губернии, Горбатовского
уезда) исстари разделяется на двадцать «десятков», из которых каждый выбирает
себе старосту, называемого «думчим». Думчие раскладывают подати, бывают
третейскими судьями; над думчими же начальствует староста или бурмистр,
избираемый, подобно думчим, на один год.
Мир судит, рядит; решение его — мирской приговор, мирская воля, и нарушить
эту волю нельзя. В его приговорах меньше всего эгоизма, больше всего добродетели.
Мир готов во всем принять участие, всякому подать руку помощи, на то он
и мир: «никакой мирянин от миру не прочь», «никто от миру не прочь», «от
миру прочь — не мирянин». Самая помощь, оказанная одним человеком другому,
имеет мирской характер: «брось камень на лес, пойдешь — найдешь», «брось
хлеб позади, очутится напереди». Убогий,
156
157
по старинному понятию, божий человек, которого, нельзя не приютить.
Всякая вдова, всякий сирота составляет заботу мира: «на вдовий двор хоть
щепку брось — и то хорошо», «за сиротою бог с калитою». И живя среди мира,
не погибнет ни один нищий: «стыдно колике в мир пуститься, а напустится
— не погибнет». Поэтому мир кормит каждого бедного по пословице: «один
мира не съест», а за одним кормит и всех. Толпы нищих составляют горе для
мира, но нисколько ему не тяжелы, и «мироедами» на мирском языке называются
совсем не нищие, не бедняки, а богачи, коштаны, процентщики, дельцы и т.
д. С другой стороны, и бедные, нищие, ходя за подаянием, за помощью, понимают
их не иначе, как подаяние и помощь от мира, отсюда и выражение «по миру
ходить». О людях, вечно ходящих по миру, говорят, что они «из мира нейдут».
Собирая подаяние по миру, а не по людям, бедные знают сами, к кому они
обращаются; они знают, что мир их никогда не кинет, и отсюда переносное
выражение: «мир велик — подкормит 56. Мирская помощь, по большей части,
ограничивается подачею бедным хлеба, пирога и т. д., потому что деревенский
мир, несмотря на свою высшую человечность, не всегда имеет средства, да,
надо признаться, не всегда настолько умен, чтобы не ограничиться одной
подачею хлебца. Но, собрав хлеба, нищие тем не ограничивают свои связи
с миром, а ведут ее дальше. Набранный ими хлеб они продают другим людям,
таким же нищим, как они, но стыдящимся ходить но миру, ибо, по понятию
народа, слова: «нищий», «попрошайка», «побираша» — все это слова бранные.
Кроме хлеба, у русского народа, преимущественно у людей состоятельных
(купцов, мещан), принято раздавать бедным, при случае, различную одежду:
варяги, чулки, обувь и т. д. Кроме того, есть обычай, что ни одно общественное
собрание, ни одно мирское дело не обходится без того, чтоб не подали бедным.
Так, принято подавать бедным па похоронах, на поминках, после божественной
службы, при начале торговли,— подавать бедным в самом месте их жительства,
например, в остроге, или призывать их к себе в дом и угощать наравне с
любым гостем. Но обстоятельства сделали то, что все эти последние обычаи
в настоящее время представляют не более, как слабые, иногда бессмысленные
и тупые остатки тех славянских обычаев гостеприимства, о которых нам остались
свидетельства в летописях и в народных преданиях (Ср.: Нищие на святой
Руси).
Руководимый высоким чувством братской любви, мир часто прилагает особые
старания помочь бедняку и все готов для него сделать, только бы село или
деревня не были
158
опозорены нищенством. В Тверской губернии, Колязин-ского уезда, в деревне
Матвейкове после холеры 1848 года остались две сиротки, и стали они нищенствовать.
Узнал про это мир и, собравшись, постановил: «Нищих из нашей деревни не
бывало, и этим сиротам нищенствовать не следует; поэтому полагаем: всей
деревне^ (32 двора) выстроить им новую избу, обделывать их участок земли
и, по возрасте каждой сиротки, устроить в замужество»; положение выполнено
и исполняется свято (Московские ведомости. 1860. № 4). Но если народ старается
извести нищих, то города, напротив, хлопочут, как бы их расплодить, и народ,
с его благотворительными началами, поневоле становится в безвыходное положение.
В одной Из' казенных деревень на двести с лишком крестьян было двс>е нищих:
безродный старик да его помешанная дочь. И на упрек, что крестьяне срамят
свою деревню, выпуская из н^е своих нищих, они отвечали: «да что станешь
с ними делать? Набаловались больно. Все в город да в город: там, видите,
слаще. А то мы рады бы хоть по чередам» (одевать и кормить поочередно)
(Московские ведомости. 1860. № 2<J).
Но, что особенно важно, независимо от мирской благотворительности сами
нищие стараются улучшить свою участь посредством мирского дела. Та^, для
приобретения больших удобств в жизни они составляют между собой братства,
артели, миры. В одной стать^ помещенной в том номере «Дня», на который
мы сочли Долгом указать, М. С. свидетельствует, что ссыльные в Сибири нищенствуют
«по нескольку человек вдруг». Поправившу свое состояние посредством сборов,
они покупают тощую клячонку и ездят на ней по миру. Но увы, тем дело и
Кончается. Люди, которые могли бы подать этой артели pyty помощи и поддержать
ее, вместо этого предпочитают Гвддавать милостыню или излагать ученья о
нищенстве, а нищие, продолжает М. С., при первой выпивке все набранное
проматывают. Нам известны такие нищенские артел^ и в прежнее время (Нищие
на святой Руси) и теперь. В Москве эти артели живут в отдельных домах или
в подвалах и чердаках домов, имеют общий стол и часто едва ли ^е жен. По
милости ежедневных сборов, которые, по пословице, «досыта не накормят,
а с голода не уморят», их жі)3нь более или менее обеспечена. У них есть
чай, а придешь в гости — угостят и водочкой; у иных водятся и денежки,
Артелью управляет избранный общим голосом староста. Доступ в артель имеют
свои да знакомые, а чужого не пустят.
Таковы-то народные основы, зале^аЮщие в народном быту, сознание которых
народом мы Старались проследить по пословицам. Эти основы крепки и здоровы,
и, развившись, они могли бы ниспровергнуть и раздавить не только
159
нищенство, но и всякое другое зло. Но при всей этой живой, внутренней,
деятельной силе народ ничего не может сделать, потому что все его благотворное
влияние на жизнь тотчас же парализуется, отравляется губительным влиянием
городов. Поэтому мы думаем, если бы случилось так, что народность приобрела
бы какую-нибудь опору для деятельности и пересилила бы влияние городов,
то, может быть, и легко было бы уврачевать зло. Никакое зло, а тем более
нищенство, не искоренишь без полного участия народа в государственной жизни:
таков приговор истории, его же не прейдеши. Поэтому вместо всяких проектов
для искоренения нищенства, вместо всяких учений о милостыне и о нищенстве,
которые мы даже не смеем предлагать народу, ибо предлагать — значит навязывать,
наконец, вместо гордого и самонадеянного желания, что вот я один помогу
бедности, выстроив больницу для бедных или дом для вдов, или заведу приюты,
вместо всего этого, если мы люди честные, мы должны соединиться с народом
и попросить у него помощи в зле, которое недавно завелось.
Единственное спасение, единственный выход — в общине. Из сказанного
выше о мире и о народе видно, что развитие народной благотворительности
(а в ней-то и сила) должно итти рядом с развитием народного благосостояния,
опирающегося на мирские учреждения, и потому первым делом будет дать миру
средства к более свободной, полной и разумной жизни. Миру, братствам и
артелям нужны сначала права и льготы. Между другими правами народу нужно
возвращение права самосуда, чтобы народ не говорил: «мир не судим, а мирян
бьют», чтоб слова «земский» и «давай скорей поборы» перестали быть синонимами,
ибо, по пословице: «крестьянская сходка — земским водка». Потом нужно освобождение
народа от «кабацкого просвещения», для чего предоставить народу право:
а) иметь в селении кабак или не иметь; Ь) иметь надзор за кабаком, ибо
это место разврата, и с) оградить народ от откупщиков и кабаков самыми
строгими законами. Взамен прав и льгот, полученных мирскими общинами и
братскими учреждениями, обязать их завести школы. Каждый мир и каждая артель
должны иметь свою школу для детей. Нищенствующие толпы детей немыслимы.
Каждая школа после двухлетнего самостоятельного независимого существования
получает ежегодное вспоможение от государства. Всякий приход есть церковная
община, обязанная иметь школу и призирать бедных, убогих и сирот. Школа
мирская и школа церковная могут, когда нужно, с мирского согласия, слиться
в одну. Церковная община управляется выборными. Средства же образуются
из церковных сборов и доходов, и потому все кружки, находящиеся в церкви,
принадлежат общине. Всякий монастырь есть духовная община братии и се-
160
стер, заключивших себя в стенах монастыря, пустыни или скита. Община
выбирает себе архимандрита или игуменью и под их началом управляется выборными
чинами. Община обязана иметь школу для мальчиков и девочек, которые могли
бы случиться в монастыре. Все монастырские доходы принадлежат общине и
имеют главным назначением дела благотворения. Монастырь, оказавший большие
услуги народу в благотворительности, именуется лаврой, далее — первоклассным,
а не оказавший никаких добрых дел нисходит на степень заштатного 57. Русским
монашеским общинам могут служить примером подобные католические монашеские
ассоциации, огромная сила которых известна всему миру. Будь эта сила обращена
на путь благотворения, то, может быть, человечество жило бы гораздо счастливее
и покойнее. Вольная община, мирская ли то или артельная, церковная или
монастырская, обязана оказывать и помощь, материальную или нравственную,
всякому бедняку, убогому, сироте, нищему, который живет в общине или только
приходит в нее. За каждого своего нищего или только собирающего в общине
подаяние, взятого на месте преступления, община платит штраф, за детей
— вдвое, за матерей с детьми — втрое. Штрафы обращаются на государственную
благотворительность.
Таково, по нашему понятию, должно быть в настоящую минуту жизни человечества
значение общины. История доказала хорошо, что одно государство решительно
ничего не может сделать для уничтожения нищенства и бедности. Наполеоновские
d?p?ts de mendicit?, учрежденные в каждом департаменте, и наши 425 комитетов
о просящих милостыни (Современник. 1860. IX. V. С. 249) едва пережили своих
основателей и теперь прозябают среди полной неспособности к делу. Точно
так же несостоятельною оказывается и личная, раздробленная благотворительность,
известная под именем «милостыни» и имеющая религиозное значение. В средние
века она зашла в Европу с Востока, где еще в древности, в иерусалимском
храме, сбирали милостыню слепые и хромые иудеи. В классическом свежем европейском
мире ее не знали, да мало того — она тогда была противна всей организации
жизни. Плавт влагает в уста одного из своих лиц следующие поучительные
для нас речи: «de men-dico male meretur qui ei dat quod edet aut quod bibat,
nam et illud quod dat perditit et illi producit ad vitam malerirnam», т.
е. плохую услугу оказывают нищему, подавая ему кусок хлеба, потому что
и те, что дают, теряют да и для нищего устраивают самую жалчайшую участь.
Гораздо важнее Плавтова свидетельства то, что мы видим у себя перед глазами.
Таким образом ни там, ни здесь нет выхода, нет спасе-
161
ния: остается одна община, остаются одни общие братские усилия, и к
ним давно уж обратилась Западная Европа. Свободные, независимые французские
общины, подавленные сначала феодализмом, потом королевской властью и, наконец,
поглощенные государственною цивилизацией, несмотря на все эти стеснения
остались живы как внутренняя народная сила и при первых шагах просвещения
развились прекрасным цветом и обещают хорошую жатву. Они делаются тем необходимее,
чем более сгущается население, чем шире идет жизнь и просвещение. Сильные
общины в соединении с благотворительными, филантропическими (compagnonnage),
социальными (associations) общинами и, наконец, наука, сознавшая эти учреждения
как условие общественного благосостояния,— вот единственные опоры, спасающие
западный мир и имеющие надежду спасти его совершенно.
Наше положение в настоящую минуту и лучше и хуже в одно время. Хуже
— потому, что нищенство и бедность развиваются, а общинное начало, ограничиваясь
сельским населением, в обществе слабо и бледно, а еще слабее и бледнее
наш гражданский смысл. Лучше — потому, что наша народность сохранилась
чище и свежее, чем западная, и если мы протрем себе глаза и одумаемся,
оглядимся, в какой ад мы идем, мы спасены, и светлее пойдет наше будущее,
чем шло прошедшее Европы. Спасение — в общине, в братстве. Спасет нас одно:
когда мы рассеем нищих и бедных по всем общинам, чтоб не соединились они
в больших городах, чтоб не создали того страшного и отвратительного чудовища,
известного под именем пауперизма, которое, осклабляясь на все принятые
против него меры и усилия, протягивает нам с Запада обе руки 58.